Вера Линькова
Бабочка в часах
СОН О ПОКИНУТОМ ТЕЛЕ
В томно дымящейся ветреной магии солнца
Тайно, как пену, снимаю себя с постели...
В стане окно, пересыпанное мотыльками,
Сплошь парусами просиненными вытканная
поляна...
Крылья Россини, в охапках цикория нежась,
Лиственным шаром на сонных полозьях съезжают...
Боже!
Какая еще существует безбрежность!
Я
Обмираю.
Тесным мучительным кровом довлеет тело.
Тесным, когда в неземных аномалиях - роздых,
И облака
на концах неизвестных Россини-растениях
Мир созерцают, как сонные Боги,
Просто.
Словно
Соцветья в небесную падают воду.
Там - бесконечность,
И я не могу в тесном теле.
Тело оставлю на стиснутой спинке стула,
Тело оставлю, как обмелевшее платье,
Прямо на голую душу рубаху из стайки пылинок надену.
Слышу!
Навстречу клубящимся звукам руки раскину.
Слушай, свет долгозовущий!
И побегу в парусах и огнях мотыльковых,
цикориях синих,
И побегу, вдохновения шар поднимая... Я
- Неземная, Немая,
Звучанье Россини,
Я - человеческое всепониманье. .
В томно дымящейся ветреной магии солнца
Тайно, как пену, снимаю себя с крыши неба -
В желтых прострелах
кадмия и астрала...
Но почему в тех мирах, неизменных и первозданных,
Ловят меня две тревоги нетканою сетью,
Бурей космической
Шепчут в блаженном движении благословенном: -
Там, на земле, в четырех фитилях угасает
Перворожденное тело...
Там твое тело
По светлым зефирам, рубахе ночных сочинений, видений
тоскует,
предчувствуя смерть,
С небес созывает тебя,
без смысла размахивая руками...
Там твое тело не в силах к цикориям выйти и обомлеть,
Заметаемое
Или уже
Заметённое мотыльками...
СОН ФАЯНСОВОГО КОТА
... Этот фаянсовый желтой лучистости кот
Входит в фаянсовый
желтой лучистости сад.
И, как ни странно, средь блага парящих цветов,
Где ожерелья фонтанов
в отдушину неба летят,
Видит всего лишь отбитую лапу у льва,
В мраморной глыбе страдающе замкнутый
взгляд, И как в разорванность встряла живая трава,
И как изысканно стебли на мраморе спят...
... Этот фаянсовый желтой лучистости кот
Входит в фаянсовый
желтой лучистости сад
И припадает к прожилкам, где небо
течет,
Где сиротливо откинута вверх голова,
В месте отрыва зализывает восход,
Лапу зализывает
мраморной вечности льва..
.. .Этот фаянсовый желтой лучистости кот
Входит в фаянсовый
желтой лучистости сад.
Мраморный лев -
над осколками лапы в цветах
слезы прольет.
Слезы прольет.
Молнии сонных фонтанов в подглазьях заломанно спят.
Лапой расколотой
можно ль водою плеснуть?
Можно ль водою плеснуть на запекшийся в вечности рот?.
Вот и подходит к нему раззолоченный кот...
Лапу залижет у мраморной светлости льва,
Жилку восхода фаянсовым боком потрет. - Светом
зальется фаянсовый ласковый сад,
Желтой лучистостью
в львиных глазах оживет...
ШЕЛЬМА
Посвящается Ольге Веровенко
Путая космы болезных елей и клочья
Шерсти ворсистой, облезлой, в которой ночами
Гнезда свивают цикады и жучье отродье,
Вся фосфорическая, с зельдевыми зрачками
Скребется в заманчивость кладбища ШЕЛЬМА.
Столбики дыма на ложах могильных
Лижут ей морду.
До нежной плешивости на боках
Всю вылизали.
И вылезли
Кошки, на ржавых крестах покачиваясь,
Шельму в своем восседании изображая.
Вялые души вяло стучатся в надгробья,
Сморщенным ликом в столбики дыма ныряют,
Воя несносно. И улетают, не досягая
Тела.
ШЕЛЬМА
К тени корявого камня тихо прибегла.
ШЕЛЬМА - изгнанница в жизни и потустороннем -
Встала на задние лапы и землю отвергла,
Морду в луну окунула,
Лизнула долгую, сонно ползущую жидкость,
Медленно обтекающую листву
Капельками валерианы.
Глаза, как шары бильярда,
В гнездышки век закатила,
Закинула лапы за спину
И шерсть на себе рванула,
И шкуру раздвинула,
Будто себя открыла,
И в девичьей стати высветилась,
И поплыла по могилам, как высвободилась
Из себя.
ШЕЛЬМА
Шкуру собачью зарыла под камень
И саженками, и рывками заполонила могилы
Статной магической девой
С воплями;
- Бог, помоги мне!
Но шкуру зарыла под камнем,
Как вещее доказательство
О том, что она - ШЕЛЬМА.
О том, что она - ЖИВАЯ.
О том, что средь тьмы могильной
Она - все равно СУЩЕСТВО!
Дева, одетая в алое,
Кровь свою в ткань обратившая,
Легкую, как в гранатовом зернышке
Небо.
ШЕЛЬМА,
Язык собачий забывшая,
Не воющая от одиночества;
Не скрежет клыков и не рыканье,
Из пасти - одна немота.
ШЕЛЬМА,
Людей отлюбившая,
В алом, покусанная домами,
Дворами потоптанная, дверями забитая,
Корнями деревьев взрыхленная,
Идет по курортам кладбища,
Но заняты все места.
- Господи, день меня, день меня!
В дерево обрати! Душу возьми!
В травы ушастые вдень меня!
В тень меня измеси!
Разве сердца Шельм
В небе не так хороши?
В пень меня, в пень меня
Вбей меня! Вбей меня!
Выправи! Или совсем раскроши
По небу, по суху,
Перемешай с порохом
Мертвенно-бледной пыльцы...
Боярышник равномерно, шуршит
Над каменной плиткой - змеей подколодною.
Хромой и кривой, он потряхивает
Ягодами потусторонними:
- Все места заняты
И на земле, и на небе,
И даже на кладбище.
Все, везде и повсюду - закуплено Заранее
Предусмотрительными, Вампирически талантливыми АДМИНИСТРАТОРАМИ...
В похмельном шиповнике
Бок свой ободранный из-под плиты поднимая,
Словно монахиня,
Встала на лунный фундамент часовенка.
Встала, как гриб, из-под толщи земли
Выросла.
Землю крестом, как смычком отзвучавшим, вырыла.
ШЕЛЬМА
Уставила бледное девичье рыло
В часовню:
- Дай мне все страхи твои,
Чтобы сердце завыло и вывалилось,
Как стакан поминальный разбился,
Упав со скамейки.
Дай мне все страхи твои, чтоб сумела
Собакой и девой
Взвыть и понять, что живу, в себе исчезая...
- Хочешь?
Часовня, монахиня в черном,
Клобук на себе крутанула
И подолом завернула фундамента старые ноги.
- Хочешь, несчастная Шельма,
В себе запираясь, погибнуть?
Хочешь? Так помогу я!
Черный подрясник разрезал могилу тугую,
Стебли крапивы пошли, гремя позвонками,
Клетки грудные в могильных цветах распустились,
Ямы глазниц оголили могильные ямы.
Ангелы грузно скрипели скелетами крыльев:
- Что тебе надо?
Потопом они закружились,
Круто воронка костей уходила в землю,
В землю вонзалась и вновь прошибала небо,
Пылью по лунной пыльце рассыпались когти.
- Что тебе надо?...
ШЕЛЬМА
С крапивы подол подняла алый,
Сделала шаг навстречу гремящему кругу,
К скелету крыла дотянулась и - на колени Пала:
- Сделай родней меня, Дьявол!
Бог меня взять не хочет,
Ангелы отворотились:
Крест, как постылый кочет,
На бугорке вырос.
Крыльев остовы его задрожали и - в землю.
Скелеты вокруг затряслись и отпрыгнули в сторону:
- Дьявол, спаси нас! Спаси нас от эдакой Шельмы!
Дай хоть на свете другом отдохнуть от страданий,
Дай хоть в потустороннем
Мощами свободно тряхнуть!
Сгинуло все. И помятые листья крапивы,
В алый подол вплетаясь
И прорастая сквозь вялую пыльную ткань,
Высхреблись в свет, озарились...
Качнулись кресты, как будто в себе забылись,
Собственный путь над собою перечеркнув.
ШЕЛЬМА
Вокруг оглянулась.
На каждой надгробной табличке
Ей приговором в лицо полыхнуло:
"ЖИТЬ!"
Тут бузина гладкий камень один отворила,
Стертую фотографию поворачивая на свет.
Листвой повела по глазам и глаза оживила.
По фотографии бегал их черный след -
Юноши лик, пренебрегая своею могилой,
Глаза свои выпустил,
Как в земле задохнувшийся свет.
ШЕЛЬМА
Глаза с фотографии подхватила,
К ней слезы вернулись,
И голос вернулсяf и вой...
ШЕЛЬМА в усопшего с первого взгляда влюбилась:
Когда-то живущий - такой невозможно живой!
ШЕЛЬМА
Сняла фотографию с битого камня,
Так осторожно, как солнце снимают с неба,
Так осторожно, как трогают стебли осоки,
Так осторожно, как раму меняют картине,
Так осторожно, когда уже поздно бояться,
Но по привычке ладони сжимает страх.
Она, от крестов отползая,
Душу в травы вонзая,
Тихо пошла на локтях.
- Есть что любить. Нашла я!
Нашла, чтобы дальше жить.
Чтобы карабкаться, обдирая шерсть,
Но показывая лишь алые волны платья,
Чтобы морду свою собачью
Прятать в живое лицо,
Чтобы в линиях тонкой руки
Скрывать избитую лапу
И ямы черных глазниц прятать
Под ясным зрачком.
Чтоб в страшном пронзительном крике:
"Я - ШЕЛЬМА!"
Слышалось миру нежное, выстраданное
"Я - ЛЮБЛЮ!"
СОН О ДОЖДЕВЫХ ЧЕРВЯХ
1. День в примерочной
Кольца северного сиянья
На себя примеряют
Дождевые черви.
Ибо
Уничижение - паче гордости.
Чем их бледно-прозрачное
Утонченное тело
Не достойно светящихся обручей?
Ну, а кто же еще осмелится
Тлен земной беспрестанно рыхлить
Кольцами северного сиянья?
Пусть земля изнутри светится,
Переполненная червями!
Так что ли?
2. День у зеркала
У зеркала
В колодине лесной
Серебряно-спокойной
Червь с отражением, с самим собой,
Как с миром, говорил:
- А что я есть такое?
Обычный червь?
Или прекрасное земное
Творенье?
Червь земляной творит прекрасное земное!
Дарю я землю перегною,
Дыхание кореньям.
По значимости я - сродни деревьям...
Я, значит, Царь земной...
Я - Царь дождей!
Властитель неба. Тать!
Сияющие кольца мне под стать!
И, если зеркало немного подлатать,
Какое царское в нем будет отраженье
Червя!
А мысли - это бред.
А солнце - это вздор!
Цветы? - какая глупость,
Болтаются все время на виду
И никогда не просятся под землю,
Живут в пустейшем солнечном бреду,
То в усыхании, то в просветленье...
Им Бог подаст и воду, и еду...
Ну, ничего.
Я и до них дойду!
3. День цветочный
Здесь, на сонной поляне,
Цветы поливают бальзамом.
Говорят, недостаточно сладок
Их естественный запах.
Здесь, на сонной поляне,
Над каждым цветком по лупе
Червь земляной держит,
Чтобы огромное виделось
Величиною в скорлупку
Лесного ореха.
Чтобы выделились
Скрываемые изъяны
И стало невидимым все остальное
Большое.
Вот в лупу вместилась тычинка одна
С ноготок.
Спишите! Она не нужна:
В негодность пришел цветок.
4. День лиственный
...Я ходила и примеряла листья
И ничем не светилась
На этой дождливой дороге.
И ничего у меня не было.
Рубаха ночная из листьев серебряных
С оборками из палевых листьев
И глеевых горизонтов.
Был из охры осиновой зонтик
От дождя из рассыпанных в небе
Кистей рябиновых.
Был флакончик духов
Из клейкой листвы тополиной
Тополиных смолящихся почек...
И совсем незнакомый листочек
Я с земли подняла,
На нем ночевал
Червь дождевой,
Свернувшись в горящий комочек.
Я его за звезду приняла,
За искорку от летящей кометы.
Здесь, в осеннем саду,
Кометы летали без отдыха,
Как прозрачно-зеленые рыбы,
Или выжившие из ума фейерверки,
Или оторванное от птиц оперенье...
Я червю дождевому сказала:
-Не хочешь вернуться
К улетевшим своим кометам,
В фейерверках уснувшим рыбам
С оперением на хребтах?
Он сказал, что он - Царь дождей.
Их полно на земле.
И ему улетать ни к чему
От проложенных спутанных длинных ходов,
Там, где тоже есть он -
Царь сиянья, царь листьев.
И что в этом саду
Мы в замкнутой лунке впишемся
Совместным свечением мысли.
5. День смещения
Червь с ладони моей спрыгнул,
Стал высоким и стройным.
Что-то вроде серебряной рыбы
В полосатой короне
Из крапинок ила...
Он сказал, что давно уже было
Нам из радуг знаменье
И пора уходить в голубую пещеру
Под проталинку в центре дороги.
Он изящен, как струйка дождя, длинноногий.
Я не видела, как уменьшаюсь
До червивого лаза, подземного хода
Отверстием в елочную конфетинку.
Он воскликнул таинственно:
- Ползай!
Он воскликнул:
- Светись под землею!
Чтобы всякие там столбы шагающие
Или окна каменных тварей
На тебя не смотрели загадочно,
Задумчиво разгрызая травинку.
Чтобы землю тайком за тобой не топтали.
Лучше меркни
Под светом его тонкоструйного лика,
Величества в ярком сиянье -
Червя дождевого.
6. День пещерный
Отчего я дрожала?
Глаза затворялись глиною,
Руки кольцами обвивали
Мое напружиненное
Проволочное тело.
Ноги стали единым колец продолженьем...
Мой взгляд заслонила пещера -
Колеса воды
На осклизлых камнях многоножатся.
Глядят на меня многоножек
Копченые стекла
Без признака глаз.
Они мутят воду пещерную
С утра и до ночи.
И кричат, что во всем этом -
Предвосхищение
Творческих домыслов.
И какой-то рачок-бокоплав
Превращается в глыбу гигантскую
И включает протезы-глаза
Ослепительных красок!
Превращаются в горы ежей
Камни с копьями сталактитов.
Все кричат на меня:
- Уходи ты!
Не толкись <очервивленной негляже>!
Я рыдала:
- Червива! Паденье!
Червь какие-то песни писал
О высоком земном восхожденье.
7. День невероятный
Все душило меня.
Хоть какой-нибудь солнечный звук!
Сырость, прыгая, горло тушила...
Я бы руки в тот миг на себя наложила,
Только не было рук.
Я, безумствуя, ноги просила:
- Унесите к земле,
Чисто-чисто взглянуть на листок...
Знаю, ноги меня унесли бы,
Только не было ног.
Я без памяти свету молилась...
Вдруг случилось - в пещере испуг.
Стая листьев, как сто альпинистов, спустилась
В заколдованный круг.
По экранам камней поплыло:
Золотое весло, в лепестках помело,
Солнце, вихри и в горсточке звук...
Многоножки вопили, что все это - ложь!
Стаю листьев не видят они,
И вообще, листопад на, себя не похож,
И вообще, существуют ли дни?
А рачок-бокоплав без умолку твердил,
Все по камню твердил:
-Вот те раз!
Я всегда говорил,
Я всегда говорил -
На земле - никого, кроме нас!
И мой червь, так светло породненный со злом,
Молчаливо на кольца примерил излом,
Завязался зачем-то узлом,
И на центр Земли пополз,
Где за толщею эр и слоев
Он покажет сиянье свое,
Где единственным будет носителем светлых частиц.
Он оставил меня, как отжившего жизнь червя.
А под сводом Пещеры, легко шелестя,
Плыли листья в рябинках живого дождя.
Даже туча в пещеру вползла, как цветок,
Гордо в камень всадив световой стебелек
Озаренно танцующей молнии.
Черви, мошки, улитки...
Да что мне они!
Лучше глиною мозг забивать,
Чем слова их не забывать.
8. День памяти земли
Я прошита травой.
Глядя в хрусткие льдинки - окна подземные,
Переходит в меня с середины Земли
Извержение.
Многоножки - плевки от сгущенных огней,
Словно семечки, в море кипящем посеяны,
Жгучий каменный суп
Варят реки подземные.
Извержение! Извержение!
Бокоплавы-рачки, ковыряясь в скалистом носу,
Все гремят убеждениями...
И сама мокрота в непрерывном скольжении
Говорит о высоком земном продвижении,
Только в центре Земли
Червь дождевой царство хранит,
Чтоб однажды живым в сад свой вползти, выйти!
Прогудев изверженьем земным,
Стать героем событий!
9. День-пауза
Тихо,
Окна подземные ватой забило.
Лихорадка на поле шалфеевом
Тело мое дробила.
А потом ублажала снегом -
Вечно холодной, но страшно красивой паузой...
Все старалась я землю голую
Засадить в горящую голову.
Только где там!
И слава богу!
Сквозь долгую паузу я видела Землю прежней,
Еще до царства червей.
Слава богу!
Цветы поливались дождем, не бальзамами:
Залах естественен.
Слава богу!
Все лупы сломались да покрылися плесенью...
Слава богу!
Земля изнутри не сияет червями...
Только, чур!
Посмотри!
Жук навозный под шум и под крик
Примеряет с особым старанием
Кольца северного сиянья
На усы.
Закричи! Отбери!
Я в движении - камень.
Я в голосе - скрип.
Камень и скрип и на поле шалфеевом.
И еще есть клочок маломальской земли моей,
Занятой тенью.
В полдень он уменьшается,
На закате растет.
Вот и все.
10. Свершенье
Но нет. Не все.
Разверзся океан.
Гигантская труба, надменно извиваясь,
Вдруг вывалилась,
Смяв траву, деревья, берег,
И все узнали - ЧЕРВЬ!
Как вырос! Как высок!
Насытился землею...
Земля, сжимаясь в крохотный клубок,
Была готова
Рассыпаться от силы
Поевшего ее червя.
Сухая пыль внутри земли бесилась:
- Хотя бы капельку дождя!..
Земля, в пыли метаясь, засыхала,
Земля Царю кричала:
- На-по-и!
Труба давила землю, наслаждаясь:
- Я - Царь!
И все дожди - Мои!
.........
Бабочка в часах
СОН О ПОКИНУТОМ ТЕЛЕ
В томно дымящейся ветреной магии солнца
Тайно, как пену, снимаю себя с постели...
В стане окно, пересыпанное мотыльками,
Сплошь парусами просиненными вытканная
поляна...
Крылья Россини, в охапках цикория нежась,
Лиственным шаром на сонных полозьях съезжают...
Боже!
Какая еще существует безбрежность!
Я
Обмираю.
Тесным мучительным кровом довлеет тело.
Тесным, когда в неземных аномалиях - роздых,
И облака
на концах неизвестных Россини-растениях
Мир созерцают, как сонные Боги,
Просто.
Словно
Соцветья в небесную падают воду.
Там - бесконечность,
И я не могу в тесном теле.
Тело оставлю на стиснутой спинке стула,
Тело оставлю, как обмелевшее платье,
Прямо на голую душу рубаху из стайки пылинок надену.
Слышу!
Навстречу клубящимся звукам руки раскину.
Слушай, свет долгозовущий!
И побегу в парусах и огнях мотыльковых,
цикориях синих,
И побегу, вдохновения шар поднимая... Я
- Неземная, Немая,
Звучанье Россини,
Я - человеческое всепониманье. .
В томно дымящейся ветреной магии солнца
Тайно, как пену, снимаю себя с крыши неба -
В желтых прострелах
кадмия и астрала...
Но почему в тех мирах, неизменных и первозданных,
Ловят меня две тревоги нетканою сетью,
Бурей космической
Шепчут в блаженном движении благословенном: -
Там, на земле, в четырех фитилях угасает
Перворожденное тело...
Там твое тело
По светлым зефирам, рубахе ночных сочинений, видений
тоскует,
предчувствуя смерть,
С небес созывает тебя,
без смысла размахивая руками...
Там твое тело не в силах к цикориям выйти и обомлеть,
Заметаемое
Или уже
Заметённое мотыльками...
СОН ФАЯНСОВОГО КОТА
... Этот фаянсовый желтой лучистости кот
Входит в фаянсовый
желтой лучистости сад.
И, как ни странно, средь блага парящих цветов,
Где ожерелья фонтанов
в отдушину неба летят,
Видит всего лишь отбитую лапу у льва,
В мраморной глыбе страдающе замкнутый
взгляд, И как в разорванность встряла живая трава,
И как изысканно стебли на мраморе спят...
... Этот фаянсовый желтой лучистости кот
Входит в фаянсовый
желтой лучистости сад
И припадает к прожилкам, где небо
течет,
Где сиротливо откинута вверх голова,
В месте отрыва зализывает восход,
Лапу зализывает
мраморной вечности льва..
.. .Этот фаянсовый желтой лучистости кот
Входит в фаянсовый
желтой лучистости сад.
Мраморный лев -
над осколками лапы в цветах
слезы прольет.
Слезы прольет.
Молнии сонных фонтанов в подглазьях заломанно спят.
Лапой расколотой
можно ль водою плеснуть?
Можно ль водою плеснуть на запекшийся в вечности рот?.
Вот и подходит к нему раззолоченный кот...
Лапу залижет у мраморной светлости льва,
Жилку восхода фаянсовым боком потрет. - Светом
зальется фаянсовый ласковый сад,
Желтой лучистостью
в львиных глазах оживет...
ШЕЛЬМА
Посвящается Ольге Веровенко
Путая космы болезных елей и клочья
Шерсти ворсистой, облезлой, в которой ночами
Гнезда свивают цикады и жучье отродье,
Вся фосфорическая, с зельдевыми зрачками
Скребется в заманчивость кладбища ШЕЛЬМА.
Столбики дыма на ложах могильных
Лижут ей морду.
До нежной плешивости на боках
Всю вылизали.
И вылезли
Кошки, на ржавых крестах покачиваясь,
Шельму в своем восседании изображая.
Вялые души вяло стучатся в надгробья,
Сморщенным ликом в столбики дыма ныряют,
Воя несносно. И улетают, не досягая
Тела.
ШЕЛЬМА
К тени корявого камня тихо прибегла.
ШЕЛЬМА - изгнанница в жизни и потустороннем -
Встала на задние лапы и землю отвергла,
Морду в луну окунула,
Лизнула долгую, сонно ползущую жидкость,
Медленно обтекающую листву
Капельками валерианы.
Глаза, как шары бильярда,
В гнездышки век закатила,
Закинула лапы за спину
И шерсть на себе рванула,
И шкуру раздвинула,
Будто себя открыла,
И в девичьей стати высветилась,
И поплыла по могилам, как высвободилась
Из себя.
ШЕЛЬМА
Шкуру собачью зарыла под камень
И саженками, и рывками заполонила могилы
Статной магической девой
С воплями;
- Бог, помоги мне!
Но шкуру зарыла под камнем,
Как вещее доказательство
О том, что она - ШЕЛЬМА.
О том, что она - ЖИВАЯ.
О том, что средь тьмы могильной
Она - все равно СУЩЕСТВО!
Дева, одетая в алое,
Кровь свою в ткань обратившая,
Легкую, как в гранатовом зернышке
Небо.
ШЕЛЬМА,
Язык собачий забывшая,
Не воющая от одиночества;
Не скрежет клыков и не рыканье,
Из пасти - одна немота.
ШЕЛЬМА,
Людей отлюбившая,
В алом, покусанная домами,
Дворами потоптанная, дверями забитая,
Корнями деревьев взрыхленная,
Идет по курортам кладбища,
Но заняты все места.
- Господи, день меня, день меня!
В дерево обрати! Душу возьми!
В травы ушастые вдень меня!
В тень меня измеси!
Разве сердца Шельм
В небе не так хороши?
В пень меня, в пень меня
Вбей меня! Вбей меня!
Выправи! Или совсем раскроши
По небу, по суху,
Перемешай с порохом
Мертвенно-бледной пыльцы...
Боярышник равномерно, шуршит
Над каменной плиткой - змеей подколодною.
Хромой и кривой, он потряхивает
Ягодами потусторонними:
- Все места заняты
И на земле, и на небе,
И даже на кладбище.
Все, везде и повсюду - закуплено Заранее
Предусмотрительными, Вампирически талантливыми АДМИНИСТРАТОРАМИ...
В похмельном шиповнике
Бок свой ободранный из-под плиты поднимая,
Словно монахиня,
Встала на лунный фундамент часовенка.
Встала, как гриб, из-под толщи земли
Выросла.
Землю крестом, как смычком отзвучавшим, вырыла.
ШЕЛЬМА
Уставила бледное девичье рыло
В часовню:
- Дай мне все страхи твои,
Чтобы сердце завыло и вывалилось,
Как стакан поминальный разбился,
Упав со скамейки.
Дай мне все страхи твои, чтоб сумела
Собакой и девой
Взвыть и понять, что живу, в себе исчезая...
- Хочешь?
Часовня, монахиня в черном,
Клобук на себе крутанула
И подолом завернула фундамента старые ноги.
- Хочешь, несчастная Шельма,
В себе запираясь, погибнуть?
Хочешь? Так помогу я!
Черный подрясник разрезал могилу тугую,
Стебли крапивы пошли, гремя позвонками,
Клетки грудные в могильных цветах распустились,
Ямы глазниц оголили могильные ямы.
Ангелы грузно скрипели скелетами крыльев:
- Что тебе надо?
Потопом они закружились,
Круто воронка костей уходила в землю,
В землю вонзалась и вновь прошибала небо,
Пылью по лунной пыльце рассыпались когти.
- Что тебе надо?...
ШЕЛЬМА
С крапивы подол подняла алый,
Сделала шаг навстречу гремящему кругу,
К скелету крыла дотянулась и - на колени Пала:
- Сделай родней меня, Дьявол!
Бог меня взять не хочет,
Ангелы отворотились:
Крест, как постылый кочет,
На бугорке вырос.
Крыльев остовы его задрожали и - в землю.
Скелеты вокруг затряслись и отпрыгнули в сторону:
- Дьявол, спаси нас! Спаси нас от эдакой Шельмы!
Дай хоть на свете другом отдохнуть от страданий,
Дай хоть в потустороннем
Мощами свободно тряхнуть!
Сгинуло все. И помятые листья крапивы,
В алый подол вплетаясь
И прорастая сквозь вялую пыльную ткань,
Высхреблись в свет, озарились...
Качнулись кресты, как будто в себе забылись,
Собственный путь над собою перечеркнув.
ШЕЛЬМА
Вокруг оглянулась.
На каждой надгробной табличке
Ей приговором в лицо полыхнуло:
"ЖИТЬ!"
Тут бузина гладкий камень один отворила,
Стертую фотографию поворачивая на свет.
Листвой повела по глазам и глаза оживила.
По фотографии бегал их черный след -
Юноши лик, пренебрегая своею могилой,
Глаза свои выпустил,
Как в земле задохнувшийся свет.
ШЕЛЬМА
Глаза с фотографии подхватила,
К ней слезы вернулись,
И голос вернулсяf и вой...
ШЕЛЬМА в усопшего с первого взгляда влюбилась:
Когда-то живущий - такой невозможно живой!
ШЕЛЬМА
Сняла фотографию с битого камня,
Так осторожно, как солнце снимают с неба,
Так осторожно, как трогают стебли осоки,
Так осторожно, как раму меняют картине,
Так осторожно, когда уже поздно бояться,
Но по привычке ладони сжимает страх.
Она, от крестов отползая,
Душу в травы вонзая,
Тихо пошла на локтях.
- Есть что любить. Нашла я!
Нашла, чтобы дальше жить.
Чтобы карабкаться, обдирая шерсть,
Но показывая лишь алые волны платья,
Чтобы морду свою собачью
Прятать в живое лицо,
Чтобы в линиях тонкой руки
Скрывать избитую лапу
И ямы черных глазниц прятать
Под ясным зрачком.
Чтоб в страшном пронзительном крике:
"Я - ШЕЛЬМА!"
Слышалось миру нежное, выстраданное
"Я - ЛЮБЛЮ!"
СОН О ДОЖДЕВЫХ ЧЕРВЯХ
1. День в примерочной
Кольца северного сиянья
На себя примеряют
Дождевые черви.
Ибо
Уничижение - паче гордости.
Чем их бледно-прозрачное
Утонченное тело
Не достойно светящихся обручей?
Ну, а кто же еще осмелится
Тлен земной беспрестанно рыхлить
Кольцами северного сиянья?
Пусть земля изнутри светится,
Переполненная червями!
Так что ли?
2. День у зеркала
У зеркала
В колодине лесной
Серебряно-спокойной
Червь с отражением, с самим собой,
Как с миром, говорил:
- А что я есть такое?
Обычный червь?
Или прекрасное земное
Творенье?
Червь земляной творит прекрасное земное!
Дарю я землю перегною,
Дыхание кореньям.
По значимости я - сродни деревьям...
Я, значит, Царь земной...
Я - Царь дождей!
Властитель неба. Тать!
Сияющие кольца мне под стать!
И, если зеркало немного подлатать,
Какое царское в нем будет отраженье
Червя!
А мысли - это бред.
А солнце - это вздор!
Цветы? - какая глупость,
Болтаются все время на виду
И никогда не просятся под землю,
Живут в пустейшем солнечном бреду,
То в усыхании, то в просветленье...
Им Бог подаст и воду, и еду...
Ну, ничего.
Я и до них дойду!
3. День цветочный
Здесь, на сонной поляне,
Цветы поливают бальзамом.
Говорят, недостаточно сладок
Их естественный запах.
Здесь, на сонной поляне,
Над каждым цветком по лупе
Червь земляной держит,
Чтобы огромное виделось
Величиною в скорлупку
Лесного ореха.
Чтобы выделились
Скрываемые изъяны
И стало невидимым все остальное
Большое.
Вот в лупу вместилась тычинка одна
С ноготок.
Спишите! Она не нужна:
В негодность пришел цветок.
4. День лиственный
...Я ходила и примеряла листья
И ничем не светилась
На этой дождливой дороге.
И ничего у меня не было.
Рубаха ночная из листьев серебряных
С оборками из палевых листьев
И глеевых горизонтов.
Был из охры осиновой зонтик
От дождя из рассыпанных в небе
Кистей рябиновых.
Был флакончик духов
Из клейкой листвы тополиной
Тополиных смолящихся почек...
И совсем незнакомый листочек
Я с земли подняла,
На нем ночевал
Червь дождевой,
Свернувшись в горящий комочек.
Я его за звезду приняла,
За искорку от летящей кометы.
Здесь, в осеннем саду,
Кометы летали без отдыха,
Как прозрачно-зеленые рыбы,
Или выжившие из ума фейерверки,
Или оторванное от птиц оперенье...
Я червю дождевому сказала:
-Не хочешь вернуться
К улетевшим своим кометам,
В фейерверках уснувшим рыбам
С оперением на хребтах?
Он сказал, что он - Царь дождей.
Их полно на земле.
И ему улетать ни к чему
От проложенных спутанных длинных ходов,
Там, где тоже есть он -
Царь сиянья, царь листьев.
И что в этом саду
Мы в замкнутой лунке впишемся
Совместным свечением мысли.
5. День смещения
Червь с ладони моей спрыгнул,
Стал высоким и стройным.
Что-то вроде серебряной рыбы
В полосатой короне
Из крапинок ила...
Он сказал, что давно уже было
Нам из радуг знаменье
И пора уходить в голубую пещеру
Под проталинку в центре дороги.
Он изящен, как струйка дождя, длинноногий.
Я не видела, как уменьшаюсь
До червивого лаза, подземного хода
Отверстием в елочную конфетинку.
Он воскликнул таинственно:
- Ползай!
Он воскликнул:
- Светись под землею!
Чтобы всякие там столбы шагающие
Или окна каменных тварей
На тебя не смотрели загадочно,
Задумчиво разгрызая травинку.
Чтобы землю тайком за тобой не топтали.
Лучше меркни
Под светом его тонкоструйного лика,
Величества в ярком сиянье -
Червя дождевого.
6. День пещерный
Отчего я дрожала?
Глаза затворялись глиною,
Руки кольцами обвивали
Мое напружиненное
Проволочное тело.
Ноги стали единым колец продолженьем...
Мой взгляд заслонила пещера -
Колеса воды
На осклизлых камнях многоножатся.
Глядят на меня многоножек
Копченые стекла
Без признака глаз.
Они мутят воду пещерную
С утра и до ночи.
И кричат, что во всем этом -
Предвосхищение
Творческих домыслов.
И какой-то рачок-бокоплав
Превращается в глыбу гигантскую
И включает протезы-глаза
Ослепительных красок!
Превращаются в горы ежей
Камни с копьями сталактитов.
Все кричат на меня:
- Уходи ты!
Не толкись <очервивленной негляже>!
Я рыдала:
- Червива! Паденье!
Червь какие-то песни писал
О высоком земном восхожденье.
7. День невероятный
Все душило меня.
Хоть какой-нибудь солнечный звук!
Сырость, прыгая, горло тушила...
Я бы руки в тот миг на себя наложила,
Только не было рук.
Я, безумствуя, ноги просила:
- Унесите к земле,
Чисто-чисто взглянуть на листок...
Знаю, ноги меня унесли бы,
Только не было ног.
Я без памяти свету молилась...
Вдруг случилось - в пещере испуг.
Стая листьев, как сто альпинистов, спустилась
В заколдованный круг.
По экранам камней поплыло:
Золотое весло, в лепестках помело,
Солнце, вихри и в горсточке звук...
Многоножки вопили, что все это - ложь!
Стаю листьев не видят они,
И вообще, листопад на, себя не похож,
И вообще, существуют ли дни?
А рачок-бокоплав без умолку твердил,
Все по камню твердил:
-Вот те раз!
Я всегда говорил,
Я всегда говорил -
На земле - никого, кроме нас!
И мой червь, так светло породненный со злом,
Молчаливо на кольца примерил излом,
Завязался зачем-то узлом,
И на центр Земли пополз,
Где за толщею эр и слоев
Он покажет сиянье свое,
Где единственным будет носителем светлых частиц.
Он оставил меня, как отжившего жизнь червя.
А под сводом Пещеры, легко шелестя,
Плыли листья в рябинках живого дождя.
Даже туча в пещеру вползла, как цветок,
Гордо в камень всадив световой стебелек
Озаренно танцующей молнии.
Черви, мошки, улитки...
Да что мне они!
Лучше глиною мозг забивать,
Чем слова их не забывать.
8. День памяти земли
Я прошита травой.
Глядя в хрусткие льдинки - окна подземные,
Переходит в меня с середины Земли
Извержение.
Многоножки - плевки от сгущенных огней,
Словно семечки, в море кипящем посеяны,
Жгучий каменный суп
Варят реки подземные.
Извержение! Извержение!
Бокоплавы-рачки, ковыряясь в скалистом носу,
Все гремят убеждениями...
И сама мокрота в непрерывном скольжении
Говорит о высоком земном продвижении,
Только в центре Земли
Червь дождевой царство хранит,
Чтоб однажды живым в сад свой вползти, выйти!
Прогудев изверженьем земным,
Стать героем событий!
9. День-пауза
Тихо,
Окна подземные ватой забило.
Лихорадка на поле шалфеевом
Тело мое дробила.
А потом ублажала снегом -
Вечно холодной, но страшно красивой паузой...
Все старалась я землю голую
Засадить в горящую голову.
Только где там!
И слава богу!
Сквозь долгую паузу я видела Землю прежней,
Еще до царства червей.
Слава богу!
Цветы поливались дождем, не бальзамами:
Залах естественен.
Слава богу!
Все лупы сломались да покрылися плесенью...
Слава богу!
Земля изнутри не сияет червями...
Только, чур!
Посмотри!
Жук навозный под шум и под крик
Примеряет с особым старанием
Кольца северного сиянья
На усы.
Закричи! Отбери!
Я в движении - камень.
Я в голосе - скрип.
Камень и скрип и на поле шалфеевом.
И еще есть клочок маломальской земли моей,
Занятой тенью.
В полдень он уменьшается,
На закате растет.
Вот и все.
10. Свершенье
Но нет. Не все.
Разверзся океан.
Гигантская труба, надменно извиваясь,
Вдруг вывалилась,
Смяв траву, деревья, берег,
И все узнали - ЧЕРВЬ!
Как вырос! Как высок!
Насытился землею...
Земля, сжимаясь в крохотный клубок,
Была готова
Рассыпаться от силы
Поевшего ее червя.
Сухая пыль внутри земли бесилась:
- Хотя бы капельку дождя!..
Земля, в пыли метаясь, засыхала,
Земля Царю кричала:
- На-по-и!
Труба давила землю, наслаждаясь:
- Я - Царь!
И все дожди - Мои!
.........
Используются технологии uCoz